"Теньент Савиньяк"

[wolfhoundkotik]

Название: Теньент Савиньяк
Фандом: Отблески Этерны
Жанр: джен, AU, ангст, приключения
Дисклеймер: все права на мир и героев принадлежат В. В. Камше
От автора: написано на заявку Круга Скал Валентин|Арно. АУ. В застенках Багерлее убивают не семейство Приддов, а семейство Савиньяков для  *JD*


Глава 1

Наутро Арно переводят из карцера обратно в камеру. Цепи не надевают: незачем. В Багерлее бывалые тюремщики, они быстро распознают в человеке тот перелом, после которого заключённый прекращает буянить, кидаться на надзирателей и рваться на свободу. И опыт говорит им, что вот этот светловолосый парнишка, на вид ещё крепкий и относительно здоровый, больше никому не доставит хлопот.
Он лежит на дощатой койке ничком - лечь на спину невозможно даже в нынешнем, сумеречном состоянии, когда мир задёрнут серой непрозрачной пеленой, сквозь которую прорывается только боль и, изредка, - повелительный окрик, грохот сапог в коридоре, прогорклый запах ячменного варева. Он не поднимается, когда надзиратель подходит к его двери и стучит по зарешеченному окошку. Не поворачивает головы, когда приносят обед, и не прикасается к пище. Он хочет... нет, не умереть, это было бы слишком большим подарком для Ракана и его своры; но хотя бы на время забыться. Вычеркнуть, вытравить из памяти кошмар трёх последних дней.
Нет сил бороться, нет сил надеяться. Если лежать и не двигаться, избитое тело меньше болит. А если уснуть и ни о чём не думать, меньше болит душа. И Арно проваливается в глухой тёмный сон - как в последнее убежище, где только и можно укрыться от безжалостной яви, в которой предают, мучают и убивают самое дорогое...
А просыпается от того, что чья-то жёсткая, обтянутая перчаткой ладонь зажимает ему рот.
- Ш-ш-ш, - шелестит над ухом темнота, прежде чем он успевает впиться зубами в чужую руку. - Молчи.
Голос тих, как дыхание, но Арно узнаёт его. И вздрагивает от ужаса, что это тоже может оказаться сном.
- Ни звука. Понял?
Арно кивает. Это всё-таки не сон. Рука отпускает его; Арно осторожно поворачивается на бок и поднимает голову. Над ним склоняется чёрная безликая тень, почти неотделимая от окружающего мрака. За спиной тени сереет узкий проём полуоткрытой двери.
- Миль... - торопливо выдыхает Арно. - И Ли...
- Знаю. Идти можешь?
Он сползает с койки. Холодный каменный пол обжигает босые ступни, в глазах плывут цветные пятна, но это пустяки. Что-то тяжёлое ложится ему в руку - пальцы смыкаются на рукояти кинжала. Знакомый вес оружия действует на Арно, как глоток самого крепкого шадди. Боль и тошнота отступают, сознание проясняется. Он встряхивается - и чувствует себя почти живым.
- За мной, - еле слышно приказывает тень и идёт к двери. Замирает на пороге, чутко наклонив голову, и Арно, встав рядом, прислушивается вместе с ним.
Длинная труба коридора усиливает звуки, и шаги стражника доносятся далеко из-за угла. Подбитые гвоздями сапоги гулко бухают по каменным плитам, и в такт им пляшет по стенам красноватый отсвет факела. Когда шаги и свет приближаются к повороту, тень быстрым змеиным движением выскальзывает наружу. Прижавшись к косяку, Арно слышит удивлённый всхлип - и бульканье, словно опрокинули миску с молоком. Так тебе и надо, в исступлении повторяет он про себя, стискивая рукоять кинжала. Так и надо.
Затоптанный факел шипит и чадит в луже крови, в коридоре снова наступает тишина и полутьма. Скребут по камню каблуки сапог - тень втаскивает грузное тело стражника в камеру и закрывает дверь. Арно послушно берёт связку ключей; значит, надзиратель тоже мёртв. Ах, как славно...
На следующего стражника они натыкаются под фонарём у лестницы. Арно прячется за выступом стены, пока тень, ставшая на свету гибким чёрным силуэтом, крадётся к цели. Ноги в мягких туфлях ступают беззвучно, кинжал лежит в опущенной руке обратным хватом, остриём к локтю, прижатое к предплечью лезвие не отблёскивает, и стражник ничего не подозревает, пока тень не оказывается прямо за его спиной. На всё остальное уходит ровно две секунды: одна рука запечатывает жертве рот, другая, взметнувшись над плечом, до упора вонзает кинжал в ямку у шеи, за ключицей, - и солдат оседает на мгновенно подогнувшихся ногах. Тень опускает его на пол, двумя движениями вытирает лезвие о рукав и кивает Арно: вперёд.
Они спускаются по лестнице и снова идут по тёмным переходам, почти ощупью, останавливаясь у каждого поворота. Арно считает тела, оставленные ими по дороге, но сбивается на шестом или седьмом. Потом им попадаются сразу двое, и неожиданно кстати оказывается увесистая гроздь ключей, которой Савиньяк оглушает одного, пока его молчаливый спутник возится с другим, на редкость здоровенным и живучим.
Ещё одна лестница. Арно не спрашивает, куда лежит их путь, но про себя отмечает, что из бокового крыла, где его держали, они спустились на три-четыре этажа и, вероятно, уже находятся под землёй. Здесь нет камер, только запертые двери кладовых или арсеналов - кто их разберёт. И нет охраны.
Маленькая, давно обросшая ржавчиной дверца в конце очередного коридора открывается на удивление тихо - кто-то позаботился заранее смазать изношенные петли. Согнувшись, Арно ныряет за своим проводником в низкий извилистый лаз и долго ползёт в кромешной темноте, сбивая колени о неровную каменную кладку, хватаясь руками за осклизлые стены, пахнущие грибами и плесенью. Как раз в тот момент, когда он окончательно выбивается из сил, его лица касается дуновение свежего воздуха. Впереди мелькает слабый свет.
Руками и кинжалами они расшатывают кое-как прилаженную решётку, прикрывающую выход из подземелья, вырывают её вместе с гвоздями, по очереди протискиваются в узкое отверстие и прыгают вниз.
В ледяную воду осеннего Данара.


***

По низкому ночному небу бегут клочковатые облака, среди них половинкой ломаного суана серебрится растущая луна. Под мостом неглубоко - по пояс, но ноги чуть не отнимаются, пока Арно, спотыкаясь и стуча зубами, выбирается на берег, где в густых зарослях рособьянки стоят два осёдланных коня. Вороного он узнаёт сразу, второй, светлой масти, ему не знаком, но можно не сомневаться - мориск чистых кровей. Лучший конь для боя, скачки и побега.
Избавишись от маски, грязной куртки и пропитанных кровью перчаток, Рокэ исчезает в кустах и возвращается с ворохом одежды. Арно надевает мундир прямо на изодранную рубашку, влезает в разношенные сапоги, натягивает берет низко на лоб, пряча под ним волосы. Алва, уже переодетый офицером, отдаёт ему перевязь со шпагой и без труда подсаживает юношу в седло.
К городским воротам они подъезжают, не таясь, размеренной строевой рысью. Выглянувшему из караулки сонному солдату Алва суёт под нос какую-то бумагу с печатью.
- На осмотр плаца, - скучным голосом бросает он. - По приказу маршала Люра.
Арно молчит, но при имени Люра у него сводит челюсти. У ненависти кисло-горький вкус - как у дряного вина, которым его отпаивали после первого допроса.
Дозорный пропускает их, мельком взглянув на бумагу. Едва ли он вспомнит утром, кому открыл ворота, - и уж точно не догадается, что остался жив лишь благодаря своей халатности.
В полухорне от города они встречают конный разъезд. Спокойно останавливаются, подпускают солдат вплотную. Усатый капрал с подозрением присматривается к Ворону, чуть ли не тыча факелом ему в лицо, - и в то мгновение, когда он изумлённо разевает рот, Алва левой рукой всаживает ему в горло кинжал, а правой рвёт из ножен - нет, не шпагу, а морисскую саблю, тяжёлую и кривую, как улыбка смертника.
В разъезде четыре человека. Крикнуть успевает только один - тот, что достался Арно.


***

Они гонят коней на север, вдоль берега реки. Алва по-прежнему хранит молчание, ограничиваясь короткими односложными командами. "Вскачь", - отдать поводья и послать мориска в галоп, не обращая внимания на боль во всём теле. "Стоп", - остановиться и спешиться на каком-то лугу, в окружении тёмных стогов, закрывающих их от чужих глаз. "Пей", - взять флягу, отхлебнуть огненно-жгучей касеры. "Ложись", - снять мундир, вытянуться лицом вниз на сырой, пахнущей конским потом попоне. "Терпи", - прикусить рукав и молчать, пока безжалостно-уверенные руки разрезают рубашку, сдирают присохшую к ранам ткань, с нажимом проходятся по располосованной спине, очищая воспалённые рубцы, промывают и смазывают чем-то едким, прикладывают к ожогам холодные примочки...
...Потом Арно сидит, завернувшись в плащ Ворона, грызёт сухарь и греет руки у маленького костерка. Рокэ бросает в огонь сено, набранное из ближайшего стога - оно сгорает почти мгновенно, оставляя лишь невесомую серую золу. Хорошо. Без огня люди не живут, но Арно ещё долго будет вздрагивать при виде раскалённых углей - неважно, в костре или в камине. И никогда, ни за что не ударит лошадь хлыстом.
Воспоминание о боли - той, что от огня и кнута, и другой, непоправимой, - бьёт, как срикошетившая пуля, и Арно задаёт единственный вопрос, ответ на который ещё важен:
- Почему ты опоздал?
Рука Алвы замирает над костром. Пламя вытягивает жадный язык, пучок сена занимается, но Рокэ не торопится его бросить. Он смотрит прямо перед собой - словно не замечает, как вспыхивают сухие травинки, словно не чувствует, как огонь кусачим щенком лижет его пальцы.
- Я ошибся, - Он разжимает руку, и тлеющий пучок рассыпается дождём багровых искр. - Я был уверен, что заложников будут беречь до последнего.
- Эмиля ранили, - шепчет Арно. - Хотели взять живым... он сопротивлялся. Мы виделись один раз, перед допросом... после он уже не очнулся. А Ли... он как-то выбрался из камеры. Он мог уйти, наверняка мог... Но пошёл за мной. Его прямо у двери... я слышал, как они стреляли...
- Я знаю.
- Откуда?
Алва усмехается и в перменчивом свете костра вдруг становится до жути похож на Эмиля, нарисованного чёрным карандашом.
- Одного из них, - говорит он, - я убил не сразу.
И тут же стирает улыбку с лица, сжимает губы в прямую черту. Усталость и выпитая на голодный желудок касера опять вытворяют злые шутки: теперь в сидящем напротив человеке Арно мерещатся строгие черты Лионеля. Но наваждение быстро рассеивается, остаётся только взгляд Ворона - стылый, немигающий. От этого взгляда делается страшно. Так не смотрят, когда собираются сказать что-то хорошее.
- Сэ сожжён. Арлетта погибла, - Рокэ произносит это так же отрывисто и быстро, как отдирал присохшие тряпки от ран - с кровью, с лохмотьями вспоротой кожи. - Если можешь плакать - плачь сейчас. Пока есть время.
Ночь встаёт на дыбы и рушится на Арно тяжёлой чёрной волной. Сердце не бьётся - давится короткими натужными толчками; тупая боль нарастает под рёбрами, разрывая грудь изнутри, не оставляя места для вдоха. Для крика.
- Нет, - кто это хрипит рядом, твердя одно и то же слово, пустое и бессмысленное, как стук горошины в детской погремушке? - Нет, нет, нет...
Костёр дрожит и плывёт перед глазами. Пламя разбегается по изломанным сухим стеблям. По золотым шатровым башенкам, по зарослям розовых кустов. По мягким маминым волосам...
- Нет! - Он мотает головой, задыхаясь от запаха дыма. - Неправда, нет!
Его встряхивают за плечи - резко, почти грубо. Холодное горлышко фляги прижимается к губам, касера обжигает рот крутым кипятком. Первый глоток даётся с трудом. Второй - уже легче. В голове со звоном лопается какая-то плёнка - и затопившая зрение чернота отступает, и вместо горящего дома Арно снова видит лицо Ворона.
- Мама... не... - Страшное слово колючкой застревает в горле - ни проглотить, ни вытолкнуть.
- Нет, - тихо отвечает Рокэ. - Просто шальная пуля. Ей не было больно, поверь.
Арно через силу кивает. По ночам в камере он сходил с ума, представляя, что будет с мамой, когда ей скажут про Эмиля и Ли... и про него, младшего, любимого... И как же она справится без них - совсем одна?..
А мама умерла, так и не узнав, что сделали с её сыновьями. И одиночество досталось ему. Одиночество, и память... и месть.
Боль никуда не уходит, наоборот, становится ещё острее, но именно она придаёт мыслям пронзительную стеклянную ясность. Арно выпрямляется. В висках стучит от слабости, спину царапают закатные кошки - боец из него сейчас никудышный, но это как раз неважно. На один удар ножа его хватит, а потом - всё равно.
- Я возвращаюсь в город, - говорит его голосом кто-то чужой, взрослый и чудовищно спокойный. - Отдать долги.
- Возвращаешься, - соглашается Рокэ, подбрасывая в огонь сена. - Только не в Олларию, а в Торку.
- Я...
- Это не просьба, теньент Савиньяк.
Первый маршал даже не повышает тона, но у Арно пропадает желание спорить.
- Поедешь с донесением к Ноймаринену. Других курьеров у меня нет, так что имей в виду: заболеть, свалиться по дороге или попасться мятежникам ты не имеешь права. Запасных лошадей взять негде, но Соро сделает восемнадцать хорн в день, если ты его не запалишь. Накинем ещё день на задержки и объезды. Пятнадцатого числа ты должен быть в Ноймаре. Вот письмо.
Арно принимает конверт из плотной вощёной бумаги с оттиснутым на сургуче летящим вороном. Всё правильно. Теньент Савиньяк по-прежнему находится на службе Талига, его присягу никто не отменял. Слава Создателю, в этом исковерканном мире ещё сохранилось что-то, за что можно уцепиться, даже если всё прочее летит в Закат. Он не сойдёт с ума, пока у него есть приказ, который надо выполнять.
- А ты?
Рокэ на секунду прикрывает глаза ладонями, проводит пальцами по бровям. Арно помнит этот жест - единственный признак утомления, который Ворон позволяет себе проявить.
- У меня остались дела в столице, но, к сожалению, здесь ты мне не помощник. Твоё дело - доставить письмо, а что касается долгов... - Алва вскидывает голову, и синие глаза, отразив свет догорающего костра, на мгновение вспыхивают беспощадным волчьим огнём. - До Придда добраться трудно, но Люра жить не будет. Обещаю.


***

До рассвета они успевают покрыть ещё несколько хорн вверх по течению Данара - осенние ночи долги и неторопливы. Погони не слышно. Когда занимается бледная заря, они сворачивают к Ноймарскому тракту и, отъехав от реки, расстаются. Светловолосый всадник на золотисто-соловом мориске держит путь на восток, черноволосый на вороном - в противоположную сторону.
Золотой гонит коня лёгким галопом, не оглядываясь. Чёрный останавливается на опушке рощи и долго смотрит ему вслед.
...Вот и всё. Игра закончена, карты сброшены со стола. Ты выжал из этого расклада всё, что смог, но судьба, как опытный шулер, всегда держит в рукаве запасную колоду. Подменить триаду бросовыми двойками – шутка вполне в её вкусе, а ты играл вслепую, не зная истинной цены своих карт. Не зная, какая мелочь подтолкнёт весы, на которых взвешиваются жизни и смерти.
«Верните Лионеля во дворец, а я заберу Леонарда в Ургот…»
Если бы вместо Леонарда Манрика ты взял с собой Эмиля. Если бы Лионель воевал где-нибудь на севере вместо того, чтобы охранять королевскую семью. Если бы, наконец, Фердинанда держали в старом крыле Багерлее, а не во дворце под охраной целого полка...
Они были бы живы. И ты, возможно, тоже.
"Если бы" - глупое слово. И беспомощное. "Всё могло быть иначе" - оправдание для трусов. Не всякую ошибку можно исправить, не всякую вину - искупить; ведь ты и сам не знаешь, сколько здесь твоей вины, а сколько случайности. И не левой ли рукой была стасована эта колода...
Ничего не хотеть, ничего не решать, никого не подпускать на расстояние сердца... Ты кружил и путал следы, ты делал самые безумные ходы, стремясь обмануть предопределение, и в своих кружениях и метаниях сам себе сплёл паутину. Осталась последняя ниточка - вот эта дорога, с которой некуда свернуть. Дорога с точкой в конце.
Это не конец, пока есть кому подобрать карты и доиграть Круг за тебя. Всё не так уж безнадёжно, Манрик удержит юг - чтобы разогнать присмиревших бордонцев, большого ума не надо. После того, что натворила здесь его семейка, он из кожи вон вылезет, чтобы загладить отцовские грехи, а если начнёт дурить, твои ребята мигом его приструнят. Рамон прикроет Хексберг, а вот Ноймаринену и фок Варзову придётся труднее - им держать удар с трёх сторон. Будь жив Лионель, он взял бы на себя Кадану, но... квальдэто цэра, как больно и как не вовремя! Ладно, Рудольф - старый волк, он справится. У него есть Давенпорт, и Ансел, и старший Ариго - он, говорят, неплох...
И ещё Арно. Граф Арно Савиньяк, только что лишившийся дома и семьи. Единственный, кого ты успел вытащить.
Жаль, что пришлось его обмануть, но по-другому бы не вышло. Без этого приказа парень непременно увязался бы за тобой и погиб, а он должен жить - так что пусть скачет к Рудольфу и верит, что от письма у него за пазухой зависит судьба всей армии. Может, эта вера убережёт его в пути. А с мерзавцем, поторопившимся нацепить перевязь Эмиля, ты рассчитаешься и сам.
Солнце, встающее из тумана, почти не слепит глаз. На него можно смотреть в упор, а фигура верхового, удаляясь, тает в матовом сиянии. Золотой всадник, уезжающий в рассвет, - аллегория надежды, как сказал бы Сильвестр. Красиво и банально, но это лишь видимость. А правда - она намного проще: больной, измученный мальчишка в мундире с чужого плеча и с твоей шпагой на боку едет воевать. И выживать. Наперекор всем властолюбивым дуракам, расчётливым предателям и убийцам. Наперекор дриксенским пулям и каданским клинкам.
Живи, Арно. За родителей, за братьев, за меня. За тех, кого уже поздно спасать, и за тех, кого мы ещё не досчитаемся на этом четырежды проклятом Изломе.
Живи.



Глава 2

- Господин Савиньяк! - Молодой адьютант заглядывает в приоткрытую дверь конюшни. - Вас требует монсеньор!
Арно с неохотой отдаёт скребницу конюху. Карел - старательный малый и знает толк в лошадях, но Савиньяк предпочитает ухаживать за Соро самостоятельно, и дело не только в том, что мориски ревнивы к хозяйскому вниманию. Просто Миль всегда говорил, что три вещи надо делать своими руками, будь ты хоть рядовой, хоть маршал, - обиходить своего коня, проверять сбрую и заряжать пистолеты. Потому что от этого напрямую зависит твоя жизнь в бою.
Впрочем, до боёв ещё далеко. Бруно сидит на том берегу Хербсте, они - на этом, и до весны вряд ли что-нибудь изменится. За реку сейчас ходят только разведчики, и среди них Арно Савиньяк, но в разведке, да ещё зимой, конь ни к чему. Вот и приходится Соро скучать в деннике, утешаясь утренними разминками и редкими прогулками по окрестностям замка.
По дороге от конюшни к покоям Ноймаринена Арно гадает, зачем он понадобился герцогу. Приказы он привык получать от Ариго и ему же докладывает обо всём, что видел, слышал и нашёл на занятой дриксенскими войсками территории. Прошлый выход за реку не принёс никаких интересных новостей: "гуси" не меняли позиций, не подтягивали резервов и вообще вели себя до отвращения спокойно, словно у себя дома. Регенту это, конечно же, известно - а значит, он зовёт к себе не разведчика Арно Меченого, а графа Савиньяка. Политика, опять политика...
Яркое, не по-зимнему весёлое солнце заглядывает в окно кабинета, разбрасывая жёлтые квадраты по деревянной обшивке стен и по полу, застланному шкурами вместо ковров. Рудольф Ноймаринен сидит в кресле с волчьими головами на подлокотниках - огромный, седой, сам удивительно похожий на хищника со своего герба. Слева от него - генерал Ариго, справа - худощавый и прямой, как палка, командор Райнштайнер. Четвёртый занял место напротив, лицом к офицерам и спиной к двери, так что Арно видит только каштановый затылок, ладно подогнанный мундир и капитанскую перевязь на плече. Новенький? Любопытно...
- Вы хотели меня видеть, монсеньор?
- Да. Вам знаком этот человек?
Регент указывает на капитана, тот неторопливо встаёт и оборачивается. Светло-серые глаза смотрят на Арно сдержанно, без приязни и без вражды - только по короткому наклону головы и можно понять, что он тоже узнал бывшего однокорытника. Вежливый, гадюка. И всегда был вежливый...
Этот олларианский мундир, эта перевязь, блестящая свежим необтрёпанным шёлком, а главное, отсутствие кандалов на руках и стражи по бокам, – могут означать лишь одно. У Арно снова горчит во рту, как от прокисшего вина. Хороша семейка, нечего сказать: отец – предатель, сын – перебежчик.
- Так точно, монсеньор, - Голос, о чудо, не дрожит, хотя внутри всё клокочет, как в закипающем чайнике. - Это граф Валентин Васспард, сын герцога Придда и мой соученик по Лаик.
Ноймаринен удовлетворённо кивает. Ариго с плохо скрываемым беспокойством переводит взгляд с Арно на Валентина и обратно. Не бойтесь, мой генерал, я его не убью. По крайней мере, пока не узнаю, что происходит в Олларии.
- Благодарю вас, господин Савиньяк, это всё. Можете идти.
- Прошу прощения, монсеньор, - Арно не двигается с места. - Я хотел бы задать графу один вопрос.
- Пожалуйста.
Широкая ладонь регента рассеянно гладит посеребрённую волчью морду. Придд молчит, выжидательно приподняв бровь. Интересно, что он ответит, если Арно спросит, сколько Ракан заплатил его отцу за измену? И за что сам Валентин переметнулся к Ноймаринену - за помилование, за капитанский патент или ещё за какой сладкий кусок?
Но эти вопросы могут пока подождать.
- Что с Первым маршалом? - спрашивает Арно, сверля Васспарда обвиняющим взглядом. Тот не опускает глаз.
- Когда я покидал Олларию, герцог Алва был жив, - бесстрастно отвечает он. - Полагаю, сейчас он находится в Нохе, у кардинала Левия, который взял его на поруки после оглашения обвинительного вердикта.
- Ка... кого вердикта? - теряется Арно.
- Это уже второй вопрос, - педантично отмечает Райнштайнер. - Господа, должен обратить ваше внимание на то, что такой способ ведения беседы не способствует внятному и обстоятельному изложению событий. Полагаю, будет разумнее предоставить капитану Васспарду возможность рассказать обо всём последовательно, с самого начала.
- Действительно, - соглашается Ноймаринен. - Господин Савиньяк, вы свободны, - голос регента строг, но в его глазах Арно ловит тёплую искорку участия. - Если граф сообщит нам что-то важное о судьбе Алвы, вы узнаете об этом одним из первых.
Арно щёлкает каблуками и выходит. Очень хочется с размаху садануть дверью о косяк – но не при герцоге же...
А Ворон жив! К кошкам все вердикты, главное - не тронули, не посмели! В другое время Арно бы пел и плясал от такой новости, но присутствие того, кто эту новость привёз, отравляет всю радость неистребимым привкусом тухлятины, как лежалая рыбина, попавшая в котелок супа.
Графа Васспарда он и в Лаик не жаловал. Уж слишком тот был скучный, бесцветный, неразговорчивый: вылитый Спрут, короче. И, как все Спруты, - вечно в сторонке, вечно себе на уме, так что даже упёртый и замкнутый Дик Окделл рядом с ним казался воплощением открытости и добродушия. По крайней мере, Дика Арно считал другом, пока тот не встал на сторону Ракана. С Валентином же не дружил никто - вернее, он никому не позволял с собой дружить.
Но и это можно было бы ему простить... не будь он сыном Вальтера Придда!
Арно прибавляет шагу, вихрем слетает по лестнице, чуть не сносит у дверей зазевавшегося денщика и выскакивает на крыльцо. Зимний день встречает его светом, свежим дразнящим морозцем, праздничным сверканием белых крыш и сугробов. Оседлать бы Соро - и мчаться по полям, перемахивая через замёрзшие ручьи и засыпанные снегом овраги, пока ледяной ветер не выгонит из груди тяжесть, а из головы - воспоминания...


***

...Когда вспыхнул мятеж в Эпинэ, ещё не верилось, что это - всерьёз. Эмиль мигом поднял войска и выступил на юг; никто не сомневался, что молодой маршал в два счёта разобьёт бунтовщиков и наведёт в провинции порядок. Пусть вместо Южной армии ему вручили недавно набранную, ещё не закалённую в боях Резервную - но против них выступали кое-как вооружённые крестьяне да горстка солдат из гарнизонов мятежных городов. Силы были настолько неравны, что при дворе уже поползли разговоры о милосердии к побеждённым, о непомерной жадности Колиньяров, которая довела людей до разорения, а потом и до восстания; о помиловании и снисхождении...
Арно тоже не видел опасности - только жгла досада, что Миль должен уехать как раз тогда, когда Арно отпустили из Торки в столицу, повидаться с братьями. Он, конечно, беспокоился за маму, но было ясно, что до Савиньяка мятежники не дойдут. О том, что мать уехала из родового замка в Сэ, он не знал. О том, что брат может проиграть, - даже не думал.
А потом с юга пошли вести - одна страшнее другой. Генерал Люра предал короля и перешёл на сторону восставших вместе с большей частью Резервной армии. Маршал Савиньяк не то погиб, не то пропал без вести. Мятежников ведёт Альдо Ракан, они заняли Каррону и скорым маршем двигаются к Олларии...
Последним ударом стало бегство нового кансилльера Манрика и обер-прокурора Колиньяра, которые скрылись вместе с казной, кардиналом и всеми своими родственниками, пока Лионель и полковник Ансел, сбиваясь с ног, готовили город к обороне. Хуже всего было, что после измены Люра они уже не могли полагаться на полки, расквартированные в лагерях внутри Кольца Эрнани: те тоже были набраны на деньги Манрика и почти наверняка перекуплены, как и Резервная. Но в распоряжении Савиньяка-старшего оставались гарнизоны Олларии, Болы и Эр-Афор - достаточно для того, чтобы удерживать столицу изнутри, заперев ворота и предоставив нападающим расшибать лбы об укреплённые стены, надёжность которых была испытана ещё во времена Франциска Великого.
Арно рвался в Эпинэ: узнать, что с мамой, и разыскать Миля, живого или мёртвого. Ли запретил - так жёстко, как он никогда прежде не разговаривал с младшим братом. Они ещё надеялись отбиться и дождаться помощи из Ноймара и Придды. Столица могла выдержать осаду, Ракан - нет. Его наёмная армия, промышляющая грабежом и мародёрством, не годилась для долгой затяжной войны; по расчётам Лионеля, эта толпа должна была оголодать, разложиться и утратить боеспособность уже к началу зимы.
Но все расчёты пошли прахом в тот день, когда Люра, подойдя к стенам Олларии с авангардом Ракана, привёз с собой раненого, угасающего в горячке Эмиля - на телеге, в цепях и под надёжной охраной. Смысл ультиматума был ясен без всяких официальных грамот: ключи от города - в обмен на жизнь брата.
Люра знал, на кого давить. От Фердинанда уже ничего не зависело, его судьба и судьба столицы находились в руках графа Савиньяка, и только Cавиньяку было решать, кого спасать - Эмиля или слабого, безвольного, неудачливого короля. Смог бы Лионель пожертвовать братом ради защиты королевского семейства или сломался бы и открыл ворота - теперь остаётся лишь гадать, потому что Придд сделал ход первым.
Лионель не доверял супрему ни на медяк, но полагался на его благоразумие. Осторожный, совершенно не склонный к риску герцог Придд должен был понимать, что восстание обречено - если не сейчас, то через полгода, когда фок Варзов и Дьегаррон вышвырнут потомка Раканов с трона и вернут корону законному монарху. Но то ли вековая ненависть к Олларам и Алва пересилила голос рассудка, то ли у Спрута в запасе были ещё какие-то карты, о которых Савиньяк не подозревал...
В тот последний день свободы Арно дежурил во дворце. Королевскую охрану присоединили к столичному гарнизону: у Лионеля был на счету каждый человек. Освободившиеся посты заняли рядовые и младшие офицеры, которых Савиньяк отобрал лично и считал надёжными. Он не ошибся - никто из них не предал. И почти никто не выжил.
Арно с сыном генерала Давенпорта и ещё шестью стражниками несли караул в приёмной Его Величества, когда туда ворвались солдаты в лиловых плащах. Король не успел ни возмутиться вторжением, ни подняться из-за стола - их окружили мгновенно. Чарльз разрядил пистолет в ближайшего "спрута", Арно ткнул шпагой другого и, помнится, успел подумать, что теперь-то Ли обязательно спасёт Эмиля - ведь в городе ему больше некого защищать. За дверью топали сапоги и гремели выстрелы, воздух был белым и мутным от порохового дыма, а Фердинанд, скорчившись, зажимал уши ладонями и твердил: "Не надо, не надо!" Лиловые теснили Арно к стене, он краем глаза увидел Давенпорта, вскочившего на подоконник, а потом что-то сильно ударило в висок, и белая пелена перед глазами сгустилась в красное и померкла.
Когда его подняли с пола, заломив руки за спину, всё уже было кончено. На заляпанном ковре осталось полдюжины тел в лиловом и столько же - в чёрно-белом: значит, кому-то удалось уйти. Ветер из разбитого окна отгонял пороховую гарь. На верхних этажах ещё стреляли - там добивали последних защитников дворца, а король так и застыл в кресле, оцепеневший, с пустыми глазами, будто живой мертвец.
Герцог Вальтер Придд вступил в приёмную в сопровождении двух солдат. Поджал тонкие губы при виде младшего Савиньяка, брезгливо обогнул подвернувшийся на пути труп и встал у стола, сверху вниз глядя на бывшего повелителя. За отцом, как пришитый, шёл Валентин. Он был немного бледен, но держал голову высоко и не смотрел ни на тела под ногами, ни на короля, ни на пленника.
Плюнуть в лицо гадёнышу Арно не успел - "спруты" схватили его за локти и поволокли прочь.
О том, что было дальше, ему рассказали уже в Торке. Лионель распустил по домам городское ополчение, а сам с тремя ротами ударил по северному тракту, разрывая кольцо осады и открывая полкам Ансела дорогу на Ноймар. Он сдерживал натиск Люра, пока последние отряды олларийского гарнизона не покинули ставший ловушкой город, - а в это же время с юга, через открытые "спрутами" ворота, входили первые отряды Эпинэ и Ракана. Уличной бойни, которой пугали Савиньяка сторонники немедленной и безоговорочной капитуляции, не произошло. Оллария была взята тихо и почти бескровно.
Лионель не говорил о том, как попал в плен, но догадаться было нетрудно: подошедшие со стороны занятого города солдаты Ракана замкнули окружение, и те, кто прикрывал отступление, оказались в мешке. Вряд ли брат надеялся выжить - мятежники не щадили тех, кто оказывал сопротивление, да и Придд не стал бы искушать судьбу, сохраняя жизнь такому опасному врагу. Но, видимо, Ракану вовремя донесли, что принц Карл и его сёстры исчезли из захваченного дворца вместе с экстерриором Рафиано, а последним, кто их видел, был граф Савиньяк.
Ракан запретил его убивать. Люра и Придд подчинились. Отыгрались они уже потом - в Багерлее.
...Запрокинув голову, Арно смотрит в чистое слепящее небо. В тот день, когда он узнал, что Люра мёртв, а Алва - жив, он впервые после гибели братьев почувствовал, что снова может улыбаться. Но даже Ворон признавал, что Придда так легко не достать.
Арно почти смирился с тем, что свести счёты с бывшим супремом и с его наследником удастся ещё не скоро. А спрутий сын, глядите-ка, приехал к нему сам. И, наверное, думает, что наспех пожалованный чин и заступничество регента уберегут его от любых неприятностей.
Ну и дурак.


***

Новоиспечённого капитана Арно ловит на следующий день в галерее, в компании полутора десятков портретов и прыщавого мальчишки-корнета, которого отрядили показывать гостю замок. Прыщавый явно рад предлогу улизнуть от дневных обязанностей и обстоятельно, с жаром рассказывает Придду о славных делах маршалов и генералов, взирающих на них со стен. Валентин слушает, умело изображая благосклонный интерес. Хоть бы уж не притворялся. В Лаик он был первым знатоком имён, дат и событий, а уж по истории войн и государственных переворотов мог заткнуть за пояс самого мэтра Шабли.
Арно подкрадывается к ним бесшумным кошачьим шагом - чему-чему, а этому он научился в совершенстве. Разведчики с тяжёлой походкой долго не живут.
- Генерал Арно Савиньяк, - корнет вдохновенно простирает руку к очередному портрету, - был выдающимся военачальником своего времени и истинным героем Двадцатилетней войны. Все историки сходятся на том, что он превзошёл бы самого Алонсо Алву, но судьба распорядилась иначе. В прославленной битве при Каделе...
- Вы ошибаетесь, - громко произносит Арно из-за спины увлечённого оратора.
От неожиданности прыщавый подскакивает на месте. Придд невозмутимо поворачивается. Нервы у него крепкие, это Арно понял ещё во дворце, когда Валентин, не поведя бровью, перешагивал через тела своих и королевских солдат. Что ж, кто-то должен ответить и за тех шестерых.
- Генерала Савиньяка погубила не судьба, - продолжает Арно, обращаясь к прыщавому, но глядя в глаза Спруту, - а глупость Кракла и трусость Манрика. Впрочем, во всей военной истории, какое поражение ни возьми - причины всё те же: глупость, трусость и предательство.
- Исход битвы при Каделе едва ли можно назвать поражением, - отвечает граф Васспард, не отводя взгляда и не думая краснеть. Вот же зараза...
- Это как посмотреть, - Арно недобро щурится. - Если бы Савиньяк остался жив, Двадцатилетняя война вполне могла стать Десятилетней. Кракл с Манриком обошлись стране очень дорого... Ступайте, корнет, нам с господином Приддом надо поговорить с глазу на глаз.
Прыщавый исчезает с похвальной быстротой - видать, почуял, что запахло жареным. И пусть, лишь бы генералу не наябедничал. Очень некстати, что дуэли в военное время запрещены и вместо прогулки со шпагами на свежем воздухе приходится прятаться по галереям, куда начальство не заглядывает.
- Мы давно не встречались, граф, - Арно делает шажок в сторону, как бы невзначай загораживая Придду путь к лестнице.
- Со вчерашнего дня, если не ошибаюсь, - поправляет Валентин. Его учтивый тон бесит Арно до зуда в костяшках пальцев: оказывается, "руки чешутся" - это не иносказание. Но дворянам и офицерам негоже скатываться до мордобоя, как пьяной солдатне в кабаках.
- Я имел в виду предыдущую встречу, - продолжает он, с трудом сдерживаясь. - К сожалению, она была такой краткой, что я не успел вам ничего сказать.
- Обстоятельства той встречи действительно не располагали к беседам, - Голос Придда окончательно теряет выразительность. Так мог бы разговаривать учебник по этикету, а не живой человек. - Но если вы хотели что-то сказать, вы можете сделать это сейчас. Я предпочитаю обходиться без недомолвок.
- Ну так расставим всё по местам, - тихо и яростно говорит Арно. - Придды задолжали Савиньякам столько, сколько не покрыть одной вашей шкурой, даже если выдубить её как следует. Будь здесь ваш отец, я пристрелил бы его, как бешеную собаку, но вы всего лишь предатель, а не палач. Вам я предлагаю шпагу, но можете выбрать оружие по вкусу. Я достаточно сказал, господин Придд? Или мне подкрепить слова делом и надавать вам пощёчин?
- Это излишне, - Жаль, что в полумраке галереи не разобрать, побледнел спрутий сын или нет, но по тому, как он рубит фразы, чувствуется: проняло. - Я принимаю ваш вызов. Шпага. Где и когда вам угодно.
- Здесь и сейчас, - усмехается Арно. - Если у вас нет неотложных дел.
- Неотложных - нет. К сожалению, я не знаю здесь никого, кто мог бы стать моим секундантом.
Арно кусает губы: об этом он не подумал. Позвать кого-нибудь из ребят? На это нужно время, а если корнет доложит Ариго, их точно разнимут, да ещё и запрут для пущей уверенности. Нет, такая возможность второй раз не представится.
- Обойдёмся без посторонних, - решает он. - Мириться с вами я всё равно не собираюсь, а для того, чтобы драться честно, надсмотрщик мне не нужен.
- Не возражаю.
Всё-таки не трус, думает Арно. Тем лучше: возиться с трусом было бы слишком противно. Если уж пачкаться, то в честной крови, а не в соплях.
- К вашим услугам, - Валентин обнажает шпагу неторопливо, без суеты.
- К вашим услугам! - Кэналлийский клинок легко вылетает из ножен. За полгода Арно сроднился с подаренным оружием, как с собственной рукой, привык к его весу и балансу, к полуоткрытой кружевной гарде, позволяющей свободно работать кистью, к тому, как надёжно впечатывается в ладонь шероховатый черенок рукояти, нарочно выложенный мелкой золотой чешуёй. Во второй раз он жалеет, что в галерее слишком темно и не видно, как переливается на свету муаровая алвасетская сталь и горит отчеканенный на плече клинка девиз: "Contra el viente!"
Шпаги скрещиваются концами, соприкасаются и замирают на одно мгновение.
- К бою, - холодно роняет Валентин.
И едва успевает блокировать стремительный удар в грудь. Арно начинает с прямой и незатейливой атаки: не пробить, так прощупать чужую защиту. Придд отбивает столь же простой низкой терцией; другой наверняка попытался бы вернуть любезность контратакой в корпус или в бедро, но Спрут не спешит.
Савиньяк наседает быстро и напористо. В Лаик он брал у Валентина три схватки из пяти. За прошедшие годы они оба прибавили в мастерстве - но год в лучших фехтовальных залах столицы не стоит месяца в Торке, и с каждым новым выпадом Арно убеждается в этом. Придд дерётся лучше, чем в "загоне", но всё в той же скучной классической манере, без азарта и блеска, отбиваясь скупыми, чисто отработанными парадами. Он старается как можно меньше раскрываться - и правильно, в общем-то, старается. Арно Савиньяк, конечно, не Рокэ Алва, что способен расшвырять четырёх противников, не сходя с места. И не Ротгер Вальдес, с которым фехтовать - что стрижа ловить голыми руками. Но по скорости он явно обгоняет Придда, да и по технике тоже; если бы не привитая Лионелем осторожность, он бы рискнул попробовать двойной удар с раскрытием, зная наверняка, что Спрут не успеет провести встречную атаку под руку. Однако память об уроках брата диктует своё: выпад и защита, выпад и защита. Сейчас Придд немного выдохнется, начнёт отступать - и вот тогда...
- Капитан Васспард, теньент Савиньяк! Немедленно остановитесь!
Разрубленный Змей, ну кто просил мешать?!
Ойген Райнштайнер выходит из-за статуи рыцаря в доспехах, как вплывающая в залив ледяная глыба. За ним спешит Жермон Ариго. Не скрывая досады, Арно вбрасывает шпагу в ножны. Встречу прыщавого, мелькает у него мрачная мысль, - надеру уши.
- Кто затеял драку? - Не дожидаясь ответа, генерал уже смотрит на Савиньяка. Арно дерзко встряхивает золотистыми волосами. Увиливать и оправдываться? Ещё чего!
- Мой генерал, я бросил вызов, и граф Васспард его принял.
- Капитан, - Райнштайнер устремляет тяжёлый взгляд на Придда. - Вам известно, что по приказу регента дуэли между офицерами Северной армии запрещены до окончания военных действий?
- Да, господин командор, - Валентин по-прежнему спокоен, но Арно со злорадством отмечает, что он немного запыхался. - Вчера господин регент особо предупредил меня об этом.
- В таком случае я должен расценивать вашу дуэль как злонамеренное нарушение приказа со стороны обоих участников, - заключает бергер. - Вы, теньент, выступили зачинщиком, а вы, капитан, проявили недопустимое легкомыслие, позволив втянуть себя в противозаконные действия. Вы старше по званию, следовательно, ваша вина больше.
Придд молча наклоняет голову, но Арно не выдерживает. А, катись оно всё к Чужому - Савиньяки отвечают за себя сами!
- Господин Райнштайнер, у графа не было выбора. Если бы он отклонил вызов, я бы его просто-напросто отлупил!
- Прекратите, теньент, - хмурится Ариго, - если не хотите прибавить к списку своих проступков оскорбление вышестоящего офицера.
- Мой генерал! - Арно понимает, что эта выходка дорого ему обойдётся, но остановиться он уже не в силах. - Может, эта перевязь и даёт ему право командовать мной, но мой герб не запятнан изменой, и своё звание я зарабатывал в бою, а не на паркете!
- Теньент Савиньяк, вы арестованы, - без малейшего раздражения объявляет Райнштайнер. - Отправляйтесь к коменданту замка и сдайте ему шпагу.
- Слушаюсь, - цедит Арно, уничтожая Валентина взглядом. - Разрешите идти?
- Стойте, - внезапно говорит Ариго. - Граф Васспард, кто и когда произвёл вас в капитаны?
- Господин генерал, - Придд стоит навытяжку, глядя прямо перед собой, точно оловянный солдатик, - я уже отвечал на этот вопрос вчера, в присутствии вас и командора Райнштайнера.
- Господин капитан, - осаживает его Ариго, - извольте не спорить. Я задал вопрос и жду ответа.
- Слушаюсь, господин генерал. Меня произвёл в капитаны Первый маршал Талига герцог Алва, в ночь с девятнадцатого на двадцатое число Зимних Скал.
Арно кажется, что он ослышался. Алва произвёл Приддово отродье в капитаны? Алва отправил его к Ноймаринену? Или мир сошёл с ума, или это наглое враньё! Но тогда почему генерал ему верит?
- При каких обстоятельствах это произошло? - допытывается Ариго.
- После суда мне было поручено отконвоировать Первого маршала из Ружского дворца в Ноху, - Валентин отвечает, как на уроках в Лаик - монотонно и чётко. - Большую часть отряда сопровождения составляли люди, которые находились на службе у герцога Придда, но в действительности подчинялись мне. Нам удалось справиться с остальной частью конвоя, освободить герцога Алву и покинуть Олларию без потерь.
- Благодарю вас. Ну что, Арно, теперь всё ясно? Или хочешь ещё что-нибудь узнать? - Глаза Ариго искрятся смехом. Не издевательским - весёлым, но от этого не легче.
- Хочу, господин генерал. Если Рокэ Алва на свободе - почему его здесь нет? Если он в плену - почему капитан Васспард это допустил?
Пауза повисает в воздухе, тяжелея с каждой секундой. Впервые на памяти Арно младший Придд колеблется, прежде чем ответить.
- Герцог Алва вернулся в Ноху по собственному желанию, приказав мне и моим людям следовать в Ноймар.
- Лжёшь, тварь! - Собственный голос кажется чужим и звенящим. - Ворон бы ни за что...
- Теньент! - Хлёсткий, как удар, окрик Ариго обрывает его на полуслове. - Замолчите, или я разжалую вас. Капитан, я приношу извинения за поведение своего подчинённого. Это не повторится.
Арно чувствует, как кровь приливает к щекам от гнева и унижения. Плевать на перевязь - он сказал бы сейчас всё, что думает, но генерал Ариго... Жермон Ариго, друг и соратник отца. Жермон Ариго, который подошёл к нему в первый день по приезде в Ноймар и, стиснув его руку своей загрубелой от оружия и поводьев рукой, негромко сказал: "Арно Савиньяк сделал для меня всё. Что я могу сделать для его сына?"
За что?
- Поведение теньента Савиньяка заслуживает осуждения, - неожиданно произносит Райнштайнер, - но утрата, которую он пережил по вине вашего отца, капитан, является смягчающим обстоятельством. Я прошу вас отнестись к его несдержанности с пониманием.
Арно стискивает кулаки. Если спрутий сын только заикнётся о понимании или прощении, он будет считать свои зубы. В пригоршне или на полу - это уж как получится.
Но Валентин опускает глаза, и светлый, нестерпимо прямой взгляд гаснет в тени ресниц.
- В извинениях нет нужды, господин генерал, - медленно и отчётливо говорит он. - Я осознаю, как могут быть истолкованы мои действия в свете того, что совершил мой отец. И граф Савиньяк не обязан верить мне на слово, пока мои поступки не подтвердят правдивость моих утверждений.
- Я вам верю, - Ариго вбивает каждое слово, как гвоздь в стену, - и этого довольно. А вы, теньент, потрудитесь в будущем выражать своё недоверие в менее оскорбительной форме. К коменданту.
Высоко вскинув голову, Арно идёт к лестнице - и уже не слышит, как за его спиной Ариго вполголоса говорит Райнштайнеру:
- А я-то понадеялся, что обойдётся... Странно, он всегда казался мне таким спокойным.
- Внешнее впечатление зачастую бывает обманчивым, друг Герман, - отвечает бергер. - Порох тоже может выглядеть спокойным - пока не догорит фитиль.


***

- Садись.
Арно опускается на жёсткий дубовый стул. Рудольф Ноймаринен прохаживается мимо стола - пять шагов в одну сторону, пять в другую. Останавливается у камина и хмуро смотрит на теньента.
- Ну что, остыл?
Савиньяк не отрывает глаз от причудливых деревянных прожилок на столешнице. Перед регентом он чувствует себя даже не унаром, а малолетним сорванцом, продырявившим из рогатки витражное окно.
- Он действительно отбил Ворона у конвоя, - Ноймаринен словно разговаривает сам с собой, печатая тяжёлые мягкие шаги по устилающим пол шкурам. - А Ворон действительно отказался покинуть Олларию.
- Почему?
- Ты бы и сам догадался, если бы дал себе труд подумать. Алва отдал свободу в залог за жизнь короля, и пока король во власти мятежников, Первый маршал не может сбежать, даже будь у него такая возможность.
- Но это же безумие!
- Не большее, чем броситься в одиночку на полк солдат, а потом сдаться в плен. Но я уверен, что Алва в своём уме, а капитан Васспард говорит правду.
Арно поднимает голову.
- Вы тоже ему верите?
- Я - да. Ты, очевидно, нет.
- Я думаю, - Арно сердито сдвигает брови, - что предатель остаётся предателем, даже если он предал нашего врага. Монсеньор, вы знаете притчу о войне зверей и птиц?
- Слышу голос Рафиано, - Серые глаза регента теплеют: словно из-за кромки зимних облаков пробился солнечный луч. - Я рад, что ты унаследовал не только отцовскую горячность, но и материнскую рассудительность. И я согласен, что Валентин Придд сейчас находится в положении летучей мыши. Но мораль сей притчи не только в том, что однажды проданная верность теряет цену. Она ещё и в том, что летучим мышам трудно найти себе место. Крылатому не прижиться в звериной стае, а птицы недолюбливают тех, у кого есть клыки.
- Крылья у летучей мыши были от рождения, а к птицам она бросилась лишь тогда, когда звери стали проигрывать, - зло говорит Арно. - Придд молчал, пока его отец продавал нас Ракану, а теперь Ракан сел в лужу, и Придд помчался к нам... Простите, но я не могу уважать того, кто переходит на сторону победителя.
Дойдя до окна, Ноймаринен резко оборачивается; во взгляде его больше нет тепла.
- Тогда тебе остаётся лишь повторить за Людьми Чести, что Алва - потомственные предатели, а Савиньяки - перебежчики. Поскольку Круг назад твой предок и предок Ворона перешли на сторону победителя.
- Монсеньор...
- "Я не желаю поворачиваться спиной к Людям Чести, потому что хочу жить, я не желаю смотреть им в лицо, потому что не хочу краснеть за свое происхождение. Значит, я буду убивать", - чеканит герцог. - Так сказал Арсен Савиньяк, когда его проклинали за поддержку Франциска Оллара. К кому же ты причислишь его - к зверям или к птицам? Или к тем, кто мечется посередине, не зная, на чьей стороне правда?
Арно опять утыкается взглядом в стол. Возразить нечего, потому что регент прав. И согласиться невозможно, потому что... Закатные твари, ну почему все кругом выгораживают эту заразу Придда?
Он сглатывает горечь во рту. Отповедь Ариго обидела его до глубины души. Заступничество Райнштайнера - удивило, но не слишком. Кому и понять его, как не бергеру, всю жизнь убивавшему дриксов за какое-то зло, которое вариты причинили агмам Леворукий знает сколько лет назад. Но и в этом заступничестве было нечто унизительное, потому что он не просил Ойгена о защите, не считал себя виноватым и не собирался прикрываться своими несчастьями!
Мягкие шаги подступают совсем близко, и большая, словно из гранита высеченная ладонь ложится на деревянные узоры.
- Это действующая армия, Арно, а не марикьярская вольница, и кровной мести я здесь не допущу. У тебя счёты к Вальтеру Придду, а не к Валентину. Помни об этом.
- Да, монсеньор.
- Вот так. Теперь хватит о нём, поговорим о тебе. Твоё место в кавалерии, хотя Ариго на днях признался, что от одного Меченого сейчас больше пользы, чем от эскадрона "фульгатов".
Савиньяк усмехается про себя: Меченым его прозвали друзья-разведчики - из-за родинки на щеке. О шрамах, которые остались после Багерлее, знали не все. Маленькая привилегия, даруемая высоким титулом, - возможность мыться у себя, а не в общей бане при казармах.
Арно Меченый - и часто добавляли: "удачей отмеченный". Судьба, видно, раскаялась в совершённых подлостях и принялась задабривать его напропалую. За прошлую зиму Арно столько раз возвращался невредимым из опаснейших переделок, что бывалые следопыты только руками разводили. Будто Ворон и впрямь поделился с ним на прощание своим баснословным везением...
- Пока Хербсте стоит, ты нужнее в разведке, - продолжает регент. - Но весной тебе придётся вернуться в седло. Отличишься в авангарде - получишь чин капитана. А то, смотрю, тебе Приддова перевязь слишком режет глаз...
- Монсеньор!
- Я тоже умею шутить, ты не знал? - Под седыми усами улыбка еле заметна. - Но прежде чем начнёшь приказывать людям, научись приказывать себе. Плох тот офицер, что не умеет держать себя в руках. А я убеждён, что ты можешь стать отличным офицером. И даже больше.
Ноймаринен отходит к дальнему краю стола и возвращается. В его руках – шпага, которую Арно сдал коменданту при аресте.
- Рокэ Алва ничего не делает просто так. И он не отдал бы тебе свою шпагу, если бы не знал, что ты этого достоин, - Герцог на треть выдвигает клинок из ножен, и тонкая вязь кэналлийских букв мерцает в золотом сиянии свечей. - Я не молод, Арно, но я собираюсь дожить до того дня, когда во главе талигойской армии снова встанет маршал Савиньяк.
И Арно остаётся только кивнуть - и обеими руками сжать возвращённый подарок.



Глава 3

- Сколько вас на этом берегу? Что ты успел передать своим? Отвечай, лягушатник!
Арно вжимается всем телом в сугроб. Снег тает от дыхания, холодная вода просачивается под воротник.
- Не зли меня, парень. Отвечай по-хорошему, пока не спросили по-плохому.
- Господин лейтенант, по-моему, этот молокосос вас не понимает.
- А, шварцготвурм! Переведите ему, Хальм.
- Как тебя зовут? - повторяет третий голос на талиг с сильным дриксенским акцентом. - Сколько ваших солдат на этом берегу? Какие сведения ты передал в ваш лагерь?
По меньшей мере, трое, считает про себя Арно, да ещё двое снаружи. Весело, ничего не скажешь...
- В немого играешь? Это ты зря. Чем раньше заговоришь, тем целее будешь. Всё равно ведь заставим.
Да кошки с две, думает Арно, сжимая зубы. Пусть только вон тот увалень подойдёт поближе...
- Что ж, я предупреждал... Рольф!
Арно знает, что за этим последует, но всё равно вздрагивает от глухого удара. А тот - молчит. Закатные твари, кто же это так влип? Хотя что тут гадать - кроме разведчиков, сюда никто из талигойцев не ходит.
Кошачья всё-таки служба, эта разведка. Здесь не покрасуешься перед строем на белом коне, здесь приходится ползать по уши в грязи, мёрзнуть, мокнуть и голодать, резать глотки и бить в спину. Или, как сейчас, - прятаться у сарая на занятом дриксами хуторе, не выдавая себя ни единым вздохом, в то время как за стенкой допрашивают кого-то из твоих товарищей.
Трое внутри, двое снаружи. Многовато, конечно, но не бросать же собрата на корм "гусям". Хорошо, что сарай стоит на отшибе, у самого плетня, и за ним никто не следит, кроме одного часового у дверей и второго, разгуливающего по двору. Плохо, что до вечера ещё далеко и из-за угла не высунешься - заметят сразу. В белой одежде легко прятаться в лесу, а не на открытом месте, да ещё и в ясный день. Вот и приходится лежать, уткнувшись носом в снег, и ждать, когда часовой приблизится на расстояние броска и удара.
Лежать и ждать. И слушать, кусая губы от бессилия.
- Сомлел он, что ли?
- Никак нет, господин лейтенант. Притворяется.
- Поднимите его.
Шорох, возня, чьё-то сиплое пыхтение.
- Ну чего ты упрямишься, а? Ты же умный мальчик, по глазам вижу. Мне самому неприятно это делать, но если понадобится, я с тебя кожу сдеру. Понимаешь?
Арно изо всех сил вцепляется зубами в рукавицу. От ярости спирает дыхание.
"Вы же разумный человек, граф..."
"Ваше упрямство меня удручает..."
"Мне чрезвычайно неприятно прибегать к таким методам, но вы не оставляете мне выбора..."
...Он падал с дерева и с коня тоже падал, он расшибал колени и резался на тренировках, и даже один раз сломал руку - но лишь теперь понял, что ничего не знал о боли. До этой минуты.
"Ну зачем? Ведь это не ваши дети. Потомство узурпатора, да ещё и бастарды... Неужели они стоят страданий ваших братьев?"
У Лионеля белое лицо, а взгляд чёрный и пустой, как у незрячего. Не смотри на меня, Ли, не надо... Не на-а-а-до!..
Эхо прыгает по сырым каменным стенам, разлетается режущими слух осколками. Лионель молчит, и Арно истово, горячо благодарен ему за это. Молчание брата искупает его собственную слабость, как будто они стали одним существом, как будто Арно - тело, способное только скулить и мучиться, а Лионель - разум, душа и несокрушимая, как алмаз, воля. Тело может подвести, воля - никогда...
"Смотрите, граф, смотрите внимательно! Видите, к чему приводит несговорчивость? Ещё несколько минут - и мальчик получит неизлечимые увечья..."
"Неизлечима только смерть", - но Арно уже теряет сознание и не может вспомнить, наяву ли прозвучали эти слова и кто их произнёс. Потом - знобящий холод камеры, мозолистые руки тюремного лекаря, вправляющие сустав, едкий привкус желчи во рту, наполовину заглушённый тошнотворной винной кислятиной...
Арно невыносимо хочется сплюнуть. Снег скрипит под сапогами часового - но далеко, ещё слишком далеко...
- Господин лейтенант, да что вы с ним возитесь? Позвольте, я шомпол накалю и припеку его немного. Вот увидите, сразу станет шёлковым.
- Крику не оберёшься... а, ладно! Давайте.
- Слышишь, парень? Минута тебе осталась, пока железо калится. Не поумнеешь - пеняй на себя.
Неизлечима только смерть, твердит про себя Арно, словно тот, за стеной, способен его услышать. Держись, братишка, кто бы ты ни был. Держись. Это можно пережить. Это можно вытерпеть - если есть ради чего терпеть...
Шаги часового поскрипывают ближе. Ещё немного - и "гусь" зайдёт за угол сарая, и тогда можно бить.
- Готово, господин лейтенант. Прикажете начинать?
- Начинайте.
Чёткая тень перекрывает солнечную дорожку на снегу, за ней появляется широкоплечая фигура в синем плаще. Арно подбирается, как волк перед прыжком; кинжал в ладони - обратным хватом. Ещё только один шаг...
- Верёвку затяните, а то выкручиваться начнёт...
- Сейчас... а-ы-ых!
Придушенный вопль и грохот - словно опрокинули шкаф с посудой.
- Ах, ты брыкаться? Мразь лягушачья!
- Держите его, олухи!
- Ы-ы-ых!
Часовой замирает, обеспокоенно прислушиваясь к доносящимся изнутри крикам, - и Арно прыгает. Дрикс не успевает даже повернуть головы. Удар, от которого не спасает кираса: в основание шеи и остриём вниз, до сердца, - спасибо за науку, Ворон...
Оставив мертвеца валяться в сугробе, Савиньяк выглядывает из-за угла. Второй никуда не делся, по-прежнему подпирает спиной косяк. Очень удачно. Один взмах кинжала - и всё, убирать его с глаз некогда, а кровь на снегу так и так выдаст. Дверь!
В сарае уже не кричат - там бьют, молча и остервенело, не обращая внимания на редкие сдавленные стоны. Арно срывает щеколду, распахивает дверь настежь и оказывается прямо за спиной высокого дрикса в мундире лейтенанта. Ещё один сидит на земляном полу, согнувшись пополам и держась руками за низ живота; третий, коренастый и плотный, усердно пинает ногами кого-то, скорчившегося в углу. Не слишком ли вы увлеклись, господа "гуси"? Не слишком ли рано позабыли, чья это земля?!
Лейтенант с хрипом валится к ногам Арно, цепляясь за рукоять кинжала, всаженного в правый бок. Сидящий приподнимается, но слишком поздно: метательный нож безошибочно находит его горло. Второй, парный нож летит к крепышу, но вместо шеи рассекает тому щёку. Ах, кляча несусветная, смазал!
Крепыш орёт - неожиданно тонким визгливым голосом. Арно подскакивает к нему, выхватывая из-за пояса пистолет: удар рукоятью в висок, и крикун умолкает. Леворукий его знает, может, и жив, но проверять нет времени. Савиньяк прислушивается - нет, всё тихо, ни беготни, ни стрельбы. Крик раненого не переполошил солдат в доме - и то правда, кого могут насторожить крики из сарая, где допрашивают талигойского лазутчика?
Пленник лежит в углу, свернувшись в клубок, насколько позволяют туго скрученные за спиной руки. Он уже не стонет, только быстро и хрипло дышит, прижимаясь к заиндевелой стене. Белая куртка перепачкана сверху донизу, но крови не видно.
На этот раз Арно узнаёт его и по затылку. По растрёпанному каштановому затылку с запутавшейся в волосах соломинкой.
- Разрубленный Змей! - вырывается у Савиньяка. - Да что ж мне с тобой так везёт-то!
Капитан Васспард неопределённо дёргает вывернутыми плечами и ничего не отвечает. За ножом приходится вернуться к порогу; по пути Арно замечает валяющийся на полу шомпол с раскалённым, но уже побелевшим концом - и с гадливой ненавистью притаптывает его сапогом.
Валентин не двигается, пока Арно поспешно расправляется с врезавшимися в кожу верёвками, потом не без труда переворачивается на спину и садится.
- Благодарю, - невнятно выговаривает он, едва шевеля разбитыми губами.
Арно чувствует себя обманутым. Он не собирался оказывать Придду никаких услуг и уж тем более не собирался спасать его, рискуя своей жизнью. Если бы он только знал, кто это попался "гусям"...
И что? Оставил бы его в руках дриксов? Сам ведь знаешь, что нет.
Но где-то по донышку сознания скользит мелкая, мерзкая, змеиная мысль: а не стоило ли повременить немного, чтобы спрутий сынок поближе познакомился с калёным железом? Чтобы на собственной шкуре испытал - каково это?
Арно врезал бы себе по лицу, если бы мог, за эту мысль. Закатные твари, сколько же в человеке скотства, если даже в такую минуту в голову лезет всякая гадость?
- Идти можешь? - грубовато спрашивает он.
И морщится, вспоминая тот же вопрос, заданный другому пленнику другим освободителем.
- Да, - кратко отвечает Валентин, прижимая рукав к окровавленному лицу, и Арно не без удивления замечает, что Спрут с расквашенным носом раздражает его куда меньше, чем обычный, невозмутимый, подтянутый и застёгнутый на все пуговицы Спрут.
У крепыша с пробитой головой они разживаются лишним кинжалом, у лейтенанта - ещё одним пистолетом и шпагой. Арно выглядывает из двери. Во дворе по-прежнему безлюдно, и они быстро перебегают за сарай. Савиньяк разгребает снег и открывает дыру под плетнём, через которую незаметно пробрался на хутор. Тесный лаз, похожий на лисью нору, был проделан каким-то безвестным вором, покушавшимся на хозяйский огород ещё до прихода дриксов. К горлу подкатывает нервный смешок: всё это странно напоминает его побег из Багерлее - примерно так, как представление в деревенском балагане порой напоминает пиесу Дидериха. Не сдержавшись, Арно фыркает.
- Н-ничего, - машет он рукой в ответ на непонимающий взгляд Валентина. - Лезьте, граф. Я за вами.


- продолжение в комментариях -